Я запрещу

Гудит завод, шагают октябрята, шуршит под башмаком осенний лист, а мама Генку повела куда-то анализы сдавать на яйца глист. У мамы голос тверд, а график точен, с ней спорить абсолютно ни к чему. Конечно, Генка маму любит очень, но не взаимно, кажется ему. В родном дворе друзья играют в прятки. Кругом висят плакаты: «Миру — мир!» Мороженщица толстая в палатке румяным детям продает пломбир. Палатка — по пути, палатка прямо, во рту скопилась горькая слюна: «Пломбир! Давай пломбира купим, мама!» «Я запрещаю», — говорит она.

Но как же так? Любой ребенок мира мороженое летом должен есть! А я шесть лет не пробовал пломбира! А мне как раз сегодня ровно шесть! Едят пломбир в Америке, Европе, едят пломбир у нас, какой в нем вред? Но мама — больно хрясь его по попе: «Я запретила, это значит: нет!» И Генка, от обиды шмыгнув носом, прошел за мамой молча через парк.

И снова обратился к ней с вопросом: «Давай мы купим нам воздушный шар? Он будет красным, как победы знамя! Он полетит на ниточке вперед! Как будто он сегодня тоже с нами анализ в поликлинику несет!» Но мама жестко, не моргнув и глазом, ответила ему: «Конечно, нет. Шары содержат примеси и газы, а также в них большой моральный вред».

Не спорит Генка, спорить тут не надо, подобный спор всегда чреват бедой. Но впереди аллеи автоматы с прекрасной газированной водой. «Давай мы внутрь бросим три копейки! А если жалко — то одну всего! И автомат нальет в стакан из лейки с сиропом воду или без него!» Но вдруг, себя почувствовав неловко, он замолчал и услыхал в ответ: «Тебе я запретила газировку! А запретила — это значит: нет!» — «Но почему?» — «Там грязные стаканы». — «А мы помоем!» — «Замолчи, не ной». — «Мы сбегаем домой помыть под краном! Мы принесем стакан из дома свой! Ведь все же пьют!» — «А ты на всех не тыкай!» — «Но всем же можно!» — «А тебе — никак!» — «Но все ребята: Вовка, Вероника — они же...» Но в ответ по попе — шмяк: «Сказала «нет»! Не будет газировки! А чтоб не вздумал спорить и кричать, ты с завтрашнего дня не дружишь с Вовкой и запрещаю во дворе гулять!» — «Ах, мама, мама, ты такая злая!» — «Я злая? Почему же? Вовсе нет. Запомни, сын: чем больше запрещаешь, тем больше пользы и тем меньше вред».

И Генка замолчал. Он шел за мамой к районной поликлиники крыльцу, но было у него лицо упрямо, и злоба пробегала по лицу. И с яростью, нехарактерной детям, он все шептал: «Клянусь, я отомщу! Я вырасту! И людям всем на свете я все на свете тоже запрещу! Я запрещу, что надо и не надо! Я покараю весь жестокий мир! Я отомщу за каждую досаду! За каждый мне не купленный пломбир! Я вырасту! Я буду главный самый! Я вам припомню! Я вам не прощу! Я запрещу все то, что любит мама! И все, что любит папа, запрещу! Я запрещу газеты, пароходы! И цирк! И диафильмы! И кино!

Латвийские диковинные шпроты! Грузинское, молдавское вино! Я запрещу футбол и карусели! Поездки к морю взрослых и детей! Скакалки, прятки, салочки, качели!

И всех на свете птиц! И всех свиней! Я запрещу из Минска простоквашу! И молоко, и пиво по стране! И кашу — слышишь, мама? — кашу, которую ты утром варишь мне! Скажу „нельзя“ — и словно встанет стенка! Скажу „нельзя“ — и задрожит страна! Я вырасту! — шептал сквозь зубы Генка: — И месть моя окажется страшна!
(Леонид Каганов)