Курение разрушает спирали ДНК.
Профессор химического факультета МГУ доступно объясняет, что любые чужеродные химические вещества, попадающие в наш организм каким либо образом (лекарства, жидкости, дым и т.д.), вступают во взаимодействие с его основными биохимическими элементами (ДНК, РНК, ферменты и.т.д.), создавая при этом устойчивые соединения, зачастую губительные для здоровья.
Так, например, с каждой очередной затяжкой курильщик запускает механизм опасных химических реакций, изменяющих структуру ДНК, в буквальном смысле раскручивающих спирали. Эти генетические повреждения приводят к вполне предсказуемым последствиям в организме курящего и организмах окружающих, и совершенно непредсказуемым негативным мутациям для потомства. Таким образом, курение перестает быть вопросом просто частного выбора курильщика, а становится этическим вопросом, вопросом ответственности перед своими детьми и внуками за их здоровье.
Так, например, с каждой очередной затяжкой курильщик запускает механизм опасных химических реакций, изменяющих структуру ДНК, в буквальном смысле раскручивающих спирали. Эти генетические повреждения приводят к вполне предсказуемым последствиям в организме курящего и организмах окружающих, и совершенно непредсказуемым негативным мутациям для потомства. Таким образом, курение перестает быть вопросом просто частного выбора курильщика, а становится этическим вопросом, вопросом ответственности перед своими детьми и внуками за их здоровье.
12 комментариев
Курево,пьянство и блядство раскуручивает спирали ДНК, товарищи!!!
Кадры старой кинохроники, где грязные, оборванные дети бредут по дорогам разоренной первой мировой войной Европы, где беспризорники едут на крыше вагона, где застывшие глаза ребенка, единственного оставшегося в живых жителя вымершей от голода поволжской деревни 30-х годов. Страницы дневника Тани Савичевой, девочки, погибшей в Ленинградскую блокаду. Чудовищные экспонаты музея в Бухенвальде — ботиночки с номерами, игрушки, одежда замученных там детей. Плакат с изображенным на нем опухшим, со вздутым животом маленьким негритенком и надписью: «Треть детей мира голодает!» Газетная фотография — Припять: играющий ребенок и стоящий рядом милиционер в маске и противорадиационном костюме. Телевизионный репортаж о детях, больных СПИДом. Наконец, строки из письма молодой девушки в молодежный журнал: «Странное существо без лица танцует брейк. В одном кармане у него шприц, в другом — „Гамлет“ в подлиннике, а на груди комсомольский значок. Что это? Это памятник „молодежным проблемам“ конца XX века. И я не хочу, чтобы его увидели мои дети» [1]
Вот образы трудного детства нашего столетия. А тут ещё раскрученные спирали ДНК
На таком фоне проблемы развития ребенка, оставшегося без родителей, кажутся мелкими и совсем не страшными. И все же это явления одного порядка.
Может быть, самый емкий образ трудного детства XX века — «Иваново детство» А. Тарковского. Не случайно этот фильм так поразил одного из величайших философов нашего века — Жана-Поля Сартра, который увидел в нем не частную историю русского мальчика, «маленькой жертвы» войны, а трагедию самой Истории, трагедию невосполнимости ее потерь.
«Кто он, Иван? — пишет Сартр в статье, посвященной фильму А. Тарковского.— Безумец, чудовище, маленький герой? В действительности он самая невинная жертва войны: мальчишка, которого невозможно не любить, вскормленный насилием и впитавший его. Нацисты убили Ивана в тот момент, когда они убили его мать и уничтожили жителей его деревни. Однако он продолжает жить. Но жить в прошлом, когда рядом с ним падали его близкие. Мне приходилось встречать юных алжирцев, выросших посреди резни. Для них не было никакой разницы между явью и ночными кошмарами. Они были убиты, они хотели убивать и быть убитыми. Их героизм был порожден ненавистью и бегством от невыносимого ужаса. Воюя, в бою они искали спасения от страха; ночью, во сне они становились безоружными и возвращались в детство. Но вместе со снами возвращались и жуткие воспоминания, от которых они пытались избавиться. Таков и Иван. И мне кажется, что нужно отдать должное Тарковскому, так убедительно показавшему, что для этого ребенка, тяготеющего к самоубийству, нет различия между днем и ночью. В любом случае он живет не с нами. Его поступки и видения тесно переплетены. Посмотрите на его отношения со взрослыми. Он живет среди бойцов. Офицеры, славные, смелые люди, но люди „нормальные“, не пережившие трагического детства, занимаются им, любят его, хотят любой ценой вернуть его в „нормальное состояние“, отправить в тыл, в школу. На первый взгляд, ребенок мог бы, как в одной из повестей Шолохова, найти среди них человека, который заменил бы ему потерянного отца. Слишком поздно — ему не нужны даже родные: неизбывный ужас пережитой бойни обрекает его на одиночество.…Маленькая жертва знает, что ей нужно: породившая ее война, кровь, мщение. Тем не менее два офицера любят мальчика; что же касается его чувств к ним, можно лишь сказать, что они не вызывают у него неприязни. Дорога любви закрыта для него навсегда.…И все же он — ребенок. Его опустошенная душа хранит детскую нежность, которую он, однако, уже не чувствует и, тем более, не может выразить.…Распахнутое небо, спокойные воды, бескрайние леса — это и есть жизнь Ивана, любовь и корни, которые у него отняты, то, чем он был, и то, чем он еще остается, но уже никогда не сможет об этом вспомнить; все это видят окружающие его люди, но сам он больше не видит.…Обезумевшие от радости советские солдаты врываются в берлинскую рейхсканцелярию… III рейх славился своей бюрократией: на каждого повешенного имелся документ с фотографией и фамилией. На одном из них снимок Ивана. Повешен в 12 лет. В ликовании целой нации, дорого заплатившей за право продолжать строительство социализма, черная дыра — среди многих других — смерть ребенка, смерть ненависти и отчаяния. Ничто, даже грядущий коммунизм, не искупит ее. Нам показывают здесь без посредников коллективную радость и эту личную трагедию. Нет даже матери, которая могла бы испытать смешанное чувство боли и гордости, потеря абсолютна. Человеческое общество идет к своей цели, выжившие достигнут ее, однако этот маленький мертвец, крошечный зародыш, сметенный историей, остается как вопрос, на который нет ответа. Его гибель ничего не меняет, но заставляет нас увидеть окружающий мир в новом свете. История трагична. Так говорили Гегель и Маркс. Мы же в последнее время почти не говорим об этом, рассуждая о прогрессе и забывая о невозместимых потерях»[2]
Мы с трудом удержались от еще более подробного цитирования статьи Сартра — настолько точно раскрывается в ней философия и психология сломанного детства, раскрывается с огромной болью человека XX века. Эту боль предвидел, предсказал Ф. М. Достоевский, утверждая, что нельзя купить прогресс и вечную гармонию ценой страданий детей и даже слезой одного ребенка. Но это, увы, произошло.
Последствия войн, революций, катаклизмов, распада традиционных семейных связей с предельной ясностью обнаружили хрупкость детства, невосполнимость детского опыта, его драгоценность. Эти же социальные последствия послужили толчком для научного осмысления проблем трудного детства. Так, в начале века был открыт феномен госпитализма, впоследствии развернулись исследования материнской депривации, изучалась специфика психического развития в детских учреждениях. Все эти научные разработки направлены на поиски наилучших средств и способов помощи обездоленным детям. Но до сих пор человечество не придумало ничего лучше материнской, семейной заботы о ребенке.
Этот вывод хочется подчеркнуть особо. Не только в 20—30-е годы, но и в 60-е, как мы уже отмечали, многие видели преимущества воспитания детей в интернатах. Такая форма воспитания, в частности, представлялась разумным способом противостоять процессам распада, кризиса семьи. Однако выбранный путь оказался тупиковым. Сейчас во многих странах наблюдаются совершенно иные тенденции. Во-первых, где только возможно, идет отказ от воспитания детей в учреждениях интернатного типа. Во-вторых, наряду с деформацией и разрушением «горизонтальных» семейных связей (связей жена—муж, которые в результате разводов, повторных браков, нерегистрируемых отношений становятся часто весьма запутанными и далекими от традиционных культурных моделей) крепнут «вертикальные» связи — прародители—родители—дети. «Вертикальные» связи теперь реализуются также по другим каналам (скажем, в воспитании ребенка могут принимать участие и его родной отец, и новый муж матери, а также в различных комбинациях старые и новые бабушки и дедушки, о которых, в свою очередь, заботится поколение детей и внуков без однозначного соотнесения с родством), но ценятся все больше и больше. Подчеркнем, что подобные связи перестают быть лишь линией кровного родства, но превращаются в формы культурного наследования.
Процесс гуманизации, все больше охватывающий мир, привел буквально к буму усыновления, причем усыновляют самых разных детей — белых, черных, желтых. Сегодня в США, в Швеции, в ФРГ никого не удивляют семьи, где один ребенок белокурый, голубоглазый и очень похожий на папу, а второй — ни на кого не похожий смуглый выходец из Бангладеш. Усыновляют и больных, неполноценных. Устраивают для них спортивные соревнования, открывают специализированные клиники и центры, где детей не только лечат или содержат до определенного возраста, но и по возможности создают им полноценное, счастливое детство, не жалея для этого никаких средств.
Человечество постепенно и не без труда приходит к пониманию того, что так же, как надо беречь воздух, воду, землю на всей планете, надо беречь и всех ее детей, иначе будущее невозможно — не только светлое, но вообще никакое.
Горько сознавать, как отстали мы в выработке такого мироощущения. То есть, что касается абстрактной, лозунговой озабоченности бедами детей Африки или всех детей-сирот, то этого предостаточно. Но часто до тех пор, пока это далеко, пока это не касается тебя лично. Доминирующее общественное настроение, скорее, противопоставляет своих и чужих детей. Родители бывают недовольны и ведут энергичную борьбу, если часть учеников в классе, где учатся их дети, оказываются воспитанниками ближайшего детского дома; улучшение материального положения в учреждениях интернатного типа вызвало бурю возмущения,— дескать, почему дети алкоголиков и проституток должны питаться шоколадом, а дети, живущие в нормальных семьях, существовать практически у черты бедности. На детей-сирот списывается чуть ли не вся подростковая преступность. Семья, взявшая на воспитание детей, становится объектом пересудов и даже осуждения и т. п.
И все-таки появилась надежда. Организовали Детский фонд им. В. И. Ленина и программу «Космос — детям»; реже стали отдавать детей в интернаты и чаще усыновлять; разрабатываются разные проекты преобразования казенных детских учреждений. Эта надежда не в лозунгах и призывах, не в показных мероприятиях, а в конкретных делах, которые хорошо бы делать не только с энтузиазмом и добрым порывом, но и, наконец, по-умному и трезво, руководствуясь знаниями и опытом, накопленным человечеством.
P.S.: частые размышления по этому поводу с сигаретой в зубах ускоряют процесс раскручивания в 2 раза.